— А сейчас можешь продекламировать, чтобы я послушал?
Вначале Джулия испугалась, что ее похвальба окажется пустым звуком. Но потом в памяти всплыл школьный коридор — угроза порки, холод, вонь уборных, отчаянные старания не перепутать ни единого словечка, — и она затараторила:
— «Это пятая добростория из „Мыслей Старшего Брата“. Здесь начинается наше ученье, здесь кончается наше противление. Некий прол был арестован за организацию бунта в своем районе. Профсоюзные лидеры доставили его к председателю районного отделения партии. Председатель спросил: „В чем обвиняется этот человек?“ И профсоюзные лидеры ответили так: „Не будь он преступником, мы бы его сюда не привели“. — „Тогда, — сказал председатель, — забирайте его с собой и судите по своим правилам“.
Профсоюзные лидеры заспорили: „Но ведь он заслуживает казни, а у нас нет права казнить“.
Тогда председатель отправился в Народный дворец, приказав, чтобы следом доставили туда же прола. И спросил: „Не ты ли царь пролов?“ — „Ты сам так решил, — удивился прол, — или это наговор?“ — „Разве я прол? — ответствовал председатель. — Тебя передали мне с рук на руки твои же люди. Что ты натворил?“
И прол сказал: „Ты назвал меня царем. И впрямь: я рожден и пришел в этот мир, дабы стоять за правду. Всякий слушает меня, кто по эту сторону правды“. И председатель спросил: „А что есть правда?“»
Тут О’Брайен, который до сих пор напряженно слушал, подался вперед и поторопил:
— А прол что на это?
— Ответа у него не было, — сказала Джулия. — По крайней мере, история ответа не дает.
— И председатель его пощадил? Коль скоро прол не желал грешить против правды?
— Нет, прола отдали палачам. После истязания кнутом ему надели на голову терновый венец и пригвоздили к укосине, на которой он и умер. А председатель умыл руки и все забыл.
— За что же председатель так сурово его наказал?
— За зломыслие и распространение зломыслия. За прилюдное речепреступление.
— Так-то оно так, но разве зломыслие заслуживает столь жестокой кары? Отвечай по своему разумению, Джулия. Почему мы караем за эти преступления такой смертью?
— Ну, этого я сказать не могу. У меня мозгов не хватает.
От этих слов рассмеялись оба: и О’Брайен, и Мартин. Содрогнувшись, Джулия ответила:
— В самом деле, это чистая правда! Я даже не задумывалась!
— Как это — не задумывалась? — возмутился О’Брайен. — Вот только что задумалась. И надумала, что убивать того мужчину было совсем не обязательно.
— Ну, пожалуй. Но это всего лишь сказание. Злодей из сказания легко вызывает к себе жалость: он ведь не способен причинить нам вред. Не то что в жизни.
— Что верно, то верно. Мудрое, я бы сказал, наблюдение. Да, у нас есть все основания полагать, что «мозгов» у тебя больше, чем ты говоришь. Но давай-ка проверим твою гипотезу. Допустим, наш царь-прол — реальное лицо. Например, Уинстон Смит.
Только теперь Джулия поняла, к чему идет дело, и ощутила внутри тошнотворный ком. Разумеется, без жертвы обойтись не могло. О’Брайен — сама смерть. И сейчас исполняет ритуалы смерти.
— Говори начистоту, Джулия, — приказал он. — Солжешь — я сразу пойму.
— Ну, Смит никакой не царь, — осторожно выдавила Джулия. — В том смысле, что… разве он наделен хоть какой-нибудь властью?
— Никакой.
— Тогда достаточно было бы отправить его в ссылку. Или на перевоспитание. То есть… ну откуда мне знать? Я всего лишь механик.
— Объяснить тебе, почему он заслуживает смертной казни?
И вновь ее стал душить все тот же ком. Но она сумела ответить:
— Объясните, пожалуйста.
— Тебя приучили думать, что прол из этой истории — не кто иной, как Эммануэль Голдстейн. На самом деле таким Голдстейнам несть числа, как несть числа государствам, где бесчинствуют такие Голдстейны. У Голдстейна миллион имен и миллион обличий, но он всегда твердит, что борется за правду. Правда! До чего же террористам любо это слово! На первых порах они мечтают отдать за нее жизнь — так подкрадывается зараза. Поначалу она, естественно, остается в области фантазий. Наш новоявленный террорист даже не помышляет принести себя в жертву. Он, как прежде, ходит на работу, выполняет свои обязанности — в общем, ничем вроде бы не выделяется… Но вскоре открывает для себя, что за правду нужно платить чужой кровью. Вот тут-то мечты уступают место действиям. У террориста возникает неодолимое желание искать себе подобных. Сколотив свою ячейку, правдолюбцы не успокоятся, покуда не отведают крови. Они начнут устраивать акты саботажа, которые повлекут за собой гибель сотен невинных душ. Они будут продавать родную страну вражеским державам, будут прокладывать дорогу в свои города их армиям — пусть бесчинствуют, убивают, насилуют. Правдолюбцы не погнушаются никакими низменными деяниями, будь то мошенничество, подделка документов, шантаж, влияние на неокрепшие умы, продажа препаратов, вызывающих зависимость, поощрение проституции, распространение венерических заболеваний, — иными словами, они не остановятся ни перед чем, лишь бы нанести вред людям, которые якобы преграждают им путь к правде. Если правдолюбец сочтет, что во имя правого дела нужно плеснуть кислотой в лицо ребенку, он с готовностью это сделает… Правдолюбцы, по их словам, ненавидят двоемыслие. Но ради правды соврут — недорого возьмут. Более того, поборник правды способен всю жизнь выдавать себя за другого, жениться и даже производить на свет детей, которым вовек не скажет правдивого слова, но в свой срок нанесет смертельный удар во имя правды… Все это, наверное, покажется тебе невероятным, но члены голдстейнова братства уже в открытую хвалятся своими намерениями. Что есть правда? Это кислота, которая сожгла детское лицо. Это отец семейства, замышляющий убийство родных. Это все зверства евразийских полчищ, но уже у нас на пороге. — Помедлив, он спросил: — По-твоему, это домыслы?
— Не исключено, — вновь насторожилась она. — Я просто не понимаю, кому это может быть выгодно.
Он покивал, одобряя ее искренность.
— Со временем ты услышишь подтверждение моим словам из уст какого-нибудь адепта правды. Вот тогда сама и решишь, что им движет. До поры до времени давай считать, что движет им умственное расстройство. Мы изучили этот недуг и теперь выявляем его на ранних стадиях. Нам известно, что малейший его признак выдает манию убийства.
— Но вы же не хотите сказать… у меня ведь нет этой болезни?
И вновь мужчины добродушно посмеялись.
— Будь спокойна, — изрек О’Брайен. — У тебя иммунитет. Вот почему ты для нас такой ценный кадр. Ты — довод против безумия. Ты можешь спокойно совершать преступления во имя удовольствий — тебе только на пользу. Этим и отличается хомо океаникус. Со временем все человечество будет принадлежать к этой расе. Таким иммунитетом уже сейчас могут гордиться все внутрипартийцы. Безусловно, тебе тоже со временем предстоит вступить в наши ряды.
С этими словами он исподволь обвел взглядом комнату. Джулия расправила плечи, стараясь не показать, что стрела попала в цель. Элегантность его квартиры, роскошный вид, чистый воздух — все это не могло долго оставаться без внимания. Неужели и для нее открывались такие возможности? Теперь она чувствовала, что, пожалуй, да. Скорое возвращение в общую комнату, где шум, и крысы, и вонь ночных горшков, уже казалось немыслимым. Ведь и она могла бы сидеть в одиночестве у панорамного окна и в темноте покуривать сигареты, какие полагаются внутрипартийцам. Могла бы завести спаниеля, чтобы дремал у ее ног. Могла бы носить сшитый в точности по мерке черный комбинезон из хлопка и, когда необходимо, отправлять его в стиральную машину. Какие в этой квартире спальные места — этого она даже вообразить не могла… но почему-то Джулии привиделось, что она лежит пластом, а к ней, не отводя беспощадных глаз и расстегивая молнию на своем комбинезоне, подходит О’Брайен. Ну да, лицом неказист и вообще нагоняет на нее страх. Впрочем, если…
— Для того чтобы стать матерью расы, тебе не хватает лишь одной малости. Сказать?
